А в Петрограде он оказался, можно сказать, случайно. Неделю назад, перед самым наступлением, его ранило шальной пулей в верхнюю треть бедра. Кость, слава Богу, не задело, о неделю провалялся в лазарете, а потом Мельников отправил его в отпуск.

— Езжай, Станислав, ты, насколько мне известно, с начала войны в отпуске не был. Ранение твоё самый, что ни на есть, благовидный предлог. Пользуйся моей добротой, а то неизвестно, когда ещё случай представится.

Он и не думал упираться, с чего бы? Андрюшке уже исполнилось три года, а он его видел последний раз, когда уезжал на фронт. Да, и с Наташей в разлуке уже чёрт-те сколько. Пролётка свернула на Сергиевскую, затем на Гагаринскую, и остановилась возле трёхэтажного особняка Столыпина. Стас сунул в руку извозчику полтинник и, подхватив чемоданчик, подошёл к дверям. С бьющимся сердцем он нажал кнопку звонка. Во рту сразу пересохло. Дверь открыла горничная Клава, ахнула и попятилась назад, словно увидела привидение.

— Барыня, Станислав Юрьевич вернулся! — пронзительно закричала она.

— Ты чего орёшь, шальная? Андрюшку разбудишь, — по лестнице, ковыляя, спускалась Наташа. — Кто?!

Оставив чемоданчик в руках горничной, он взлетел по ступенькам и подхватил на руки жену.

— Пусти, сумасшедший! Дикарь! — возмущалась она, крепко обнимая мужа за шею.

— Фу, казармой от тебя несёт! Немедленно в ванную! Клава, ставь самовар.

— Есть! — браво отозвался он, внося Наташу в гостиную. — Как скажете, вашбродь!

Усталое и иззябшее тело нежилось от давно забытого ощущения горячей воды и душистого мыла. Приготовленное расторопной горничной полотенце мягко прильнуло, впитав влагу. Чистое бельё и домашний халат, и что ещё нужно солдату для полного счастья? Однако, после ванны, они, как и следовало ожидать, оказались не в столовой, а в спальне. Немного позже, пресыщённый и опустошённый до донышка, Стас блаженствовал на подушках, уткнувшись носом в волосы жены.

— Всю помял, как вакханку, — шутливо ворчала она, перебирая пальцами по стриженной голове супруга. — Ты пришла из дикого леса, дикая тварь?

— Угу, — расслабленно отозвался он, вдыхая её тёплый запах. — Из самого дикого, какой только есть. И водятся там самые страшные звери — интенданты, военные прокуроры, штабные крысы.

— Фельдшерицы, — елейным голосом коварно вставила Наташа. — Фельдшерицы там тоже водятся, признавайся!

Она острыми ноготками сгребла его за ухо.

— Конечно, водятся. Им там положено быть. Ой! Отдай ухо, менада!

— Ага! Терпи, закалённый в сражениях воин! И сёстры милосердия водятся, небось?

— Водятся, водятся. Только на них охота запрещена. Ай! Отдай ухо, зверюга!

— Ладно, — снисходительно хмыкнула Наташа. — Если запрещена, тогда ладно, живи покамест. Но помни!

— Помню, помню, — проворчал Стас, улыбаясь. — Слушай, я жрать хочу, как серый волк.

— Фи! Что за выражения? Казарма.

— Виноват-с, мадам! — вытянулся Стас. — Одичали в Европах-с.

— Оно и видно, — засмеялась жена. — Пошли, одичавшее создание.

Они уже чинно пили чай, когда со службы приехал Столыпин.

— А, Станислав! Приветствую вас, господин капитан! Рад видеть в здравии. О, Георгия получили? Когда успели? Мы, вроде, месяц назад виделись.

— За Лабиау, неделю назад вручили, — нехотя ответил Стас.

Этот город ему вспоминать не хотелось. Почти час германцы утюжили русские позиции тяжёлой артиллерией, да ещё периодически бомбили с самолётов. И когда немецкие полки пошли в атаку на изрытые русские позиции, навстречу им встали полуоглохшие, чёрные от земли, бойцы 111 — го Донского полка. Им уже было плевать на всё, главное было добраться до горла тех, кто ровным шагом шёл им навстречу. Видимо, Стас поменялся в лице, потому что Наташа испуганно схватила его за руку.

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Да что ты? — улыбнулся он, приходя в себя. — Я дома, ты рядом. Мне хорошо.

— Кстати, Всеволод знает, что ты здесь. Он мне, собственно, и сообщил. Обещал вечерком заглянуть, — отхлебнув чаю, сообщил Столыпин.

— Очень хорошо, — кивнул Сизов. — Что здесь творится? Не смела вас ещё волна народного гнева?

— Шутить изволите, господин из грядущего, — хмыкнул Пётр Аркадьевич. — Наташка, ты приструни своего благоверного. А то, он скоро в народовольцы подастся.

— Делать мне больше нечего, — буркнул опер. — Вы меня ещё в декабристы запишите. Слуга покорный.

Отец и дочь переглянулись. Что-то не то со Станиславом, какой-то в нём чувствовался надлом.

— В Думе, чёрт знает что творится, — перевёл разговор на другое Столыпин. — Пуришкевич, он и раньше-то в нормальных не числился, а теперь и вовсе рехнулся. Нацепил недавно красную гвоздику на гульфик в знак того, где он всяких революционеров видел, и так расхаживал, можете представить? А на днях, говорят, бахвалился, что старца поганого к смерти приговорил. И сам, дескать, этот приговор в исполнение приведёт. Совсем уже с рассудком попрощался.

— Распутина убить хочет? — ахнула Наташа.

— Да кого этот болтун может убить, — досадливо поморщился отец. — Пустая бочка громче гремит.

В это время дверь в столовую открылась и Клава внесла сонного Андрюшку. Души не чаявшая в сыне, Наташа с ласковой улыбкой поспешила к нему.

— Пётр Аркадьевич, он не впустую бахвалится, — тихо сказал Стас, пользуясь тем, что за столом нет жены.

— Да, бросьте! — энергично отмахнулся Столыпин. — А то я Пуришкевича не знаю! Клоун, врун, позёр, и не более того.

Характеристика, что и говорить, убойная. Всё, что Стас по истории родного государства помнил, со словами тестя не расходилось. В точности по Высоцкому — «врун, болтун и хохотун». И, тем не менее. Когда убили Распутина? Чёрт, он помнил только, что зимой, потому что тело в прорубь спускали. На даты у него память всегда неважная была.

А вот, обстоятельства убийства он помнил прекрасно, потому что препод по уголовному праву по этому случаю их курсу оперативно-тактические игры устроил. Сам полковник был большим любителем истории, в архивах буквально копался, а рассказчиком был, что называется, от Бога. Потому и помнил Сизов все подробности этого запутанного дела. Только, вот, дата из головы вылетела. Если, только, попробовать событийную привязку?

— Вот и папочка наш приехал, — Наташа посадила ещё сонного сына мужу на колени.

Но тот, разлепив глаза, глянул на отца, и вдруг дал такого ревака, что пришлось его долго успокаивать, а потом вместе с Клавой отправить, от греха подальше, в детскую.

— Я точно помню, что старца убили зимой.

Воспользовавшись тем, что жена занималась с сыном, продолжил он разговор.

— Сначала пытались отравить цианистым калием в пирожных, потом из пистолета в него стреляли, а тело скинули в прорубь. А участников было пятеро: Феликс Юсупов, великий князь Дмитрий Павлович, вышеупомянутый Пуришкевич, доктор Лазоверт и какой-то поручик, фамилию запамятовал, вроде, Преображенского полка.

Столыпин откровенно фыркнул.

— Тогда Сухотин, не иначе. Сердечный друг Феликса Юсупова. Только, капитан, не сходятся у вас концы с концами.

— Это почему? — удивился Стас.

— Потому что никаких пирожных, хоть с цианистым калием, хоть без него, Распутин есть не мог, поскольку, он вообще сладкого не ест. Это вся Москва знает. Вот горькое пьёт. Точнее, горькую. И баб тормошит, говорят, за милую душу, пардон за подробность.

Лицо его вдруг стало острым и злым.

— И нет у меня никакого желания эту нечисть спасать, даже и не заикайтесь. Чем скорее от него Россия избавится, тем лучше. Пусть подыхает, чёрт с ним!

— Кто пусть подыхает? — спросила вернувшаяся некстати Наташа. — Вы о ком это? Папа, что с тобой? Вы, что, поругались?

— Да, нет, — нехотя отозвался Сизов. — О старце Григории говорили. Не любит его Пётр Аркадьевич.

— А его, что, убить хотят?

Мужчины в изумлении уставились сначала на неё, потом друг на друга. Чудная вещь женская интуиция, способная по одной услышанной фразе мгновенно уловить саму суть.