«Ох, не накаркайте мне, Владимир Семёнович. Ладно, подобьём бабки. Я спас Столыпина и, при этом, грохнул собственноручно освободителя России от душителя-вешателя, былинного, мать его, героя, русского богатыря Богрова Мордко Гершевича.

Отсюда автоматически вытекает, что моей крови жаждут: анархисты, социалисты, эсеры и, вообще, революционеры всех мастей — понятно, почему; масоны — потому, что сейчас ими Столыпин с Курловым займутся, ох, не по-детски. Очень они им нехилую „баню“ организуют. Получается, тайные ложи в эту операцию столько бабла влили, а им, за их старания, хрен во всю морду. Им меня, обязательно, убить надо. Это для них, просто-таки, дело чести.

А, учитывая, что Правительство и Государственная Дума масонами нашпиговано, как булка изюмом, хреновое твоё дело, старший лейтенант Сизов. Или, как там тебя, коллежский секретарь. Подводя итоги, можно смело сказать, что против тебя сразу и католики, и гугеноты. Сиречь, Правительство, Государственная Дума и вся эта долбанная оппозиция, включая революционеров. А за тебя только Столыпин, рыцарь без страха и упрёка. Который сам, непонятно, сколько протянет.

Успели, хотя бы, они с Курловым эту операцию по „зачистке“ масонских лож провести. Глядишь, и товарищу Сталину не придётся „большую чистку“ устраивать. Хотя, масоны, они же, как гидра — одну голову сносишь, взамен две новые отрастают».

От раздумий его отвлёк официант, что убрал пустые тарелки и обмахнув со скатерти крошки поставил заказанный десерт. Пока он неслышно лавировал возле стола Стас оглядел зал. Ничего нового, молодая семейная пара за соседним столом пьёт кофий со сладким пирогом. Устроившись у окна за заставленном блюдами столом основательно заправляется дородный купчина. Сбоку, жеманно вздыхая кушают пирожные две курсистки, постреливая глазами на молодых клерков и разочарованно вздыхают, когда те, расплатившись уходят. Стас вернулся к своим раздумьям, прерванным приходом халдея.

«Товарищ Сталин. А, ведь, это мысль! Единственный, пожалуй, здравомыслящий человек среди этих одержимых. Те страшилки, которые про него демократы, с придыханием, рассказывают, страшилки и есть.

Сделать из обескровленной войнами и революциями аграрной России могучую индустриальную империю параноику не под силу, что бы там ни говорили.

Несколько, правда, смущает его верность вождю мирового пролетариата. Впрочем, Ленин тут, скорее всего, фигура прикрытия, не более того. Очень хитрый, кстати, был политикан, настоящий Талейран.

Всё время, пока он был у власти, искусно поддерживал равновесие, используя тот момент, что Троцкий и Сталин постоянно грызлись, как кошка с собакой. Да, и как им было жить в мире? Один — „пламенный трибун“, авантюрист с мощной харизмой, за которым стояли масонские ложи и еврейский интернационал. Другой — немногословный работяга, „паровоз“, который вытягивал самые безнадёжные ситуации. И, при этом, осетин. В революционной среде, где тон задавали евреи и грузины, он был обречён на вечный „второй план“. если бы не железная воля, недюжинный ум и талант организатора.

Если Ленин беззастенчиво использовал его и Троцкого, как систему противовесов, по принципу „разделяй и властвуй“, то и они, в свою очередь, держались за него, как за мощную, практически, непотопляемую (Ильич многократно успел это доказать) политическую силу.

Но! Натура Троцкого, хотел он того или нет, лезла изо всех дыр, побуждая его рваться в лидеры. А Сталин при Ленине оставался верным преторианцем. Не тот человек был Ленин, чтобы уступать кому-то. И, потому, выиграл Сталин. Как, позднее, примерно через полста лет, тихий и непритязательный генерал Аугусто Пиночет, которому надоела революционная вакханалия его сподвижников, одним махом „зачистил“ всех „пламенных трибунов“ и твёрдой рукой повёл свою страну к богатству и процветанию. Памятники нужно ставить этим людям, а не на могилы плевать».

Стас тяжело вздохнул.

«Итак, что мы имеем с гуся? Во-первых, нужно исчезнуть. Для всех. Особенно, учитывая тот факт, что в лицо его ещё не знают. Предложение Столыпина, конечно, лестно, но сам он, как говорят американцы, „хромая утка“. А, впрочем, почему бы и нет? Не знаю, есть ли тут такое понятие, как „вольный стрелок“. но, почему бы ему и не быть?»

Он взял из портсигара папиросу и, прикурив, стал бездумно наблюдать за компанией офицеров, завтракавших за соседним столом. Вопреки советским фильмам, вели они себя совершенно спокойно. Никто не пил шампанское «из горла», не махал револьвером и не требовал, угрожая оружием, петь «Боже, царя храни».

Какое-то вино, правда, присутствовало. Но военные лишь слегка пригубливали стоящие перед ними бокалы. Мысли опера приняли грустное направление. Он уже успел заметить, что здесь, в 1911 году, культура потребления спиртного привела бы в ужас любого замполита. Пили все. И, вместе с тем, пьяных, практически, не было. Говоря другими словами, культура пития была на высоте. Если мужчина, садясь обедать, выпивал рюмочку «Столового вина № 21», как именовали здесь водку, к концу сытного обеда он был пьян не более, чем схимник, лет тридцать не видевший водку даже издалека. Белое вино подавали под рыбу, красное — под мясо. Для улучшения пищеварения, и не более того. Никто не стремился высосать всю бутылку. Бокал, от силы два.

И, если после этого офицеру придётся применить оружие, судью будет интересовать не то, что он пил во время обеда, а позволяло ли его состояние осознавать свои действия и руководить ими. И только.

«Да, вас бы в наше время, когда боишься стрелять в вооружённого преступника, потому что вчера вечером выпил, за ужином, бутылку пива, — горестно посетовал он про себя, — о чём это они там спорят?»

Стас прислушался.

— В России никогда не будет меритократии [3] , - сидящий к нему спиной вполоборота офицер возбуждённо отхлебнул из бокала и так стукнул им о стол, что вино плеснуло на скатерть.

— Оставьте, поручик, — лениво протянул сидящий напротив другой, настолько лощёный, что показался Стасу похожим на «голубого», — откуда ей взяться, при нашей-то дикости? Мы азиаты, и этим всё сказано.

— А что вы хорошего в европейцах нашли? — хмыкнул первый, — Наши крестьяне — и те более порядочны, чем эти вылизанные хлыщи.

— Оригинальные у вас взгляды, Всеволод, — заметил пожилой офицер, на плечах которого красовались непривычные погоны с одним просветом, но без единой звезды.

— Взгляды, как взгляды, — отмахнулся поручик по имени Всеволод, — сейчас пол-России так думает.

— Вы не Россия, — саркастически ухмыльнулся «лощёный», — вы жандарм, Всеволод, душитель всего светлого и прогрессивного, кровавый пёс загнивающего царского режима. Впрочем, мы тоже.

— Когда-нибудь, Ники, вы дошутитесь, — обронил пожилой.

Только тут до Стаса дошло, что мундиры этих офицеров были не защитного, а какого-то серо-голубоватого цвета — так, это жандармы! Как там Лермонтов писал, «и вы, мундиры голубые.». Ага, теперь ясно. И Бог с ними, но тут Стас услышал то, что, невольно, заставило его насторожить уши. Офицеры, в общем-то, разговаривали вполне прилично, вполголоса. Он был единственным, кто сидел рядом. Ну, и слух у него, конечно, был на высоте.

— Если бы полицейский этого социалиста не пристрелил, как собаку, — сказал Всеволод, — ничего бы ему страшного не грозило. Сослали бы на каторгу, он бы оттуда сбежал через месяц-другой и жрал бы пиво где-нибудь в Женеве. А так — раз! И дырка в башке, молодец этот парень. Предлагаю поднять за него бокалы.

«Ну, вот, — усмехнулся опер, — начинаю зарабатывать репутацию у коллег».

Он положил в меню деньги за кофе, поднялся и пошёл к выходу. Проходя мимо столика, за которым завтракали трое жандармов, он услышал за спиной голос пожилого.

— На месте этого парня я бы в пустыню удалился, как Илия. Теперь за ним террористы такую охоту устроят. Одним выстрелом этот господин себе врагов нажил везде, где можно.

«Очень оптимистично они меня подбодрили, — подумал Стас, выходя в холл гостиницы, — надо бы газетку какую-нибудь купить, прочесть о себе какие-никакие новости»._